Крестьянские восстания в Советской России (1918—1922 гг.) в 2 томах. Том первый - Пётр Фёдорович Алёшкин
Принцип революционной «целесообразности» получил большую популярность среди большевистских теоретиков. Выражением подобных взглядов стало популярное изложение партийной программы в «Азбуке коммунизма» Н. И. Бухарина и Е. А. Преображенского (1919 г.). Примечательна в этом отношении также изданная в мае 1920 г. книга Н. И. Бухарина «Экономика переходного периода»[347]. В переходный период отвергалось товарное производство и товарное хозяйство как тип общественной структуры. Поскольку товар превращался в продукт и терял свой товарный характер, в действие вступал общественный регулятор. Это явление, в свою очередь, определяло ликвидацию денежной системы: деньги перестают быть всеобщим эквивалентом, становясь условным знаком обращения продуктов. Заработная плата становится мнимой величиной, не имеющей своего содержания, – ее заменяет общественно—трудовой паек. Исчезает наемный труд. Равным образом исчезает категория прибыли, прибавочной ценности, которая заменяется общественно—натуральной системой экономических отношений. Возникает необходимость перехода к натурально—хозяйственному мышлению, то есть к рассмотрению общества и его частей как системы элементов в натуральной форме. Такова модель переходного периода в трактовке Н. И. Бухарина[348]. На основе государственно—пролетарского принуждения, по Бухарину, могло быть достигнуто желаемое общественное равновесие. Государственное принуждение (включая изъятие хлебных излишков, натуральный налог и другие формы) обосновывались экономической целесообразностью – заинтересованностью крестьянства в развитии индустрии, дающей ему сельскохозяйственные машины, инструменты, удобрения, электрическую энергию.
Государственное принуждение Н. И. Бухарин объявил фактором, регулирующим главное направление экономического развития страны. Советское государство, по Бухарину, должно неизбежно начинать с мобилизации живой производительной силы. Трудовая мобилизация называлась основой социалистического первоначального накопления. Поэтому переход к системе всеобщей трудовой повинности, привлечение к общегосударственному трудовому процессу широких непролетарских масс, в первую очередь крестьянства, объяснялось объективной необходимостью. Возникал своеобразный милитаризированный (или милитарный) тип производства[349]. Бухарин определил насилие «повивальной бабкой» переходной эпохи. Социальное насилие и принуждение рассматривалось в двояком соотношении с экономикой: как функция экономики, с одной стороны, как фактор влияния на экономическую жизнь, с другой. Насилию придавалась роль не только разрушающего фактора, но и как фактора организации, строительства. Чем больше по своей величине эта «внеэкономическая» сила, утверждал Бухарин, тем короче переходный период. Поэтому государственная власть объявлялась «концентрированным и организованным общественным насилием». Политическая власть как «концентрированное насилие» представлялась экономической силой, постепенно втягивающей непролетарские элементы производства в систему новой общественно—производственной организации. Более того, это же «концентрированное насилие» обращалось и внутрь, являясь фактором самоорганизации и принудительной самодисциплины трудящихся. Таким образом, существовали две стороны принуждения: по отношению к непролетарским слоям и по отношению к пролетариату. Так возникала принудительно действующая организация пролетарского государства, с неизбежной принудительной дисциплиной[350].
В контексте общего подхода Бухарин определял политику в отношении многочисленного крестьянства. Если крупные крестьяне (кулаки) борются против мероприятий пролетарского государства, то «концентрированному насилию» пролетариата приходится давать отпор кулацкой «вандее». Среднее, отчасти бедное крестьянство постоянно колеблется, движимые то ненавистью к капиталистически—помещичьей эксплуатации, то чувством собственника. Последнее выражается в сопротивлении государственной хлебной монополии, в стремлении к свободной торговле, которая, по определению Бухарина, есть спекуляция, и к спекуляции, которая есть свободная торговля; в сопротивлении системе трудовой повинности. Принудительное «извлечение» из деревни продуктов сельскохозяйственного производства не имело у Бухарина внятного экономического обоснования – просто констатировалось положение о допущении получения продуктов «непроизводительными методами», то есть с помощью насилия. Указанные меры обосновывались невозможностью получения деревней из города эквивалента за хлеб и повинности. Поэтому и здесь принуждение объяснялось объективной необходимостью. Таким образом, по отношению к некулацкой крестьянской массе принуждение со стороны пролетариата выступало как средство классовой борьбы против крестьянина как собственника и спекулянта, с целью трудовой организации, воспитания и вовлечения в советское строительство крестьянина как трудящегося. Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, утверждал Бухарин, являлось методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи[351].
Л. Д. Троцкий выдвинул концепцию «милитаризации хозяйства», «милитаризации труда». Критерий «военно—политической необходимости» для него являлся определяющим, и только затем можно было думать о «хозяйственной целесообразности». В частности, говоря о принудительном изъятии крестьянского хлеба продотрядами, Троцкий решительно утверждал, что «иначе и быть не могло»[352]. По расчетам Троцкого, вся трудящаяся масса должна быть «прикрепляема, перебрасываема, назначаема, командируема», при этом рабочие должны были стать «носителями мобилизации» по отношению к крестьянам, в их задачу входило следующее: «милитаризировать», дисциплинировать крестьянские массы, привлекать их к труду на основании трудовой повинности. Практическая реализация идеи милитаризации могла осуществиться как в форме трудовых армий, так и всеобщей трудовой повинности крестьянства, трудовой мобилизации в различных формах – дровяной, подводной, снежной и других видов повинностей. Для Троцкого не было никаких сомнений в необходимости использования насильственных и принудительных мер: невыполнение разнарядки крестьянами в очистке железной дороги от снега, транспортировке хлеба, дров, выделении подвод и тому подобное расценивалось им однозначно: «это все равно, что измена». Необходимость принуждения обосновывалась Троцким простым аргументом: «человек – довольно ленивое животное». Справедливости ради, однако, следует отметить, что Троцкий допускал насилие как временную меру, обусловленную чрезвычайными условиями – крайним разорением страны (подобную методику объяснения чрезвычайных мер позднее умело использовал Сталин). Что касалось перспективы, то здесь Троцкий заявлял: Советская власть не принуждает и не собирается принуждать при помощи насилия крестьян—середняков переходить к коммунистическому способу хозяйствования[353].
Доводы, содержащиеся в обращениях Троцкого к крестьянам, сегодня воспринимаются как наивные: мог ли неграмотный, темный крестьянин понять, как убеждал Троцкий, что железная дорога – это теперь его собственность, а не чужая, поэтому содержать ее он должен в порядке? Мог ли он разобраться в том, что общенародная собственность есть его кровная собственность? Мог ли он поверить обещаниям государства, что отдаваемый им хлеб и другие продукты – «задаток под продукты промышленности», который ему вернут позднее – через год, два?[354] Осознавал ли сам Троцкий декларативность своих обращений и обещаний?
Термин «мелкая буржуазия» в отношении большинства российских крестьян не соответствовал реалиям мелкого крестьянского хозяйствования: основная деятельность крестьянских хозяйств (в отличие от западного «мелкого буржуа») не ориентировалась на рынок. Отношение большевиков к мелкобуржуазным собственникам определялось как отношение войны, в результате которой мелкий собственник должен быть уничтожен. Это положение составляло основу диктатуры пролетариата. В один год этого сделать невозможно, предупреждал Ленин, – но через «ряд лет» решение данной задачи обязательно. Казуистика проявилась в следующем ленинском тезисе: когда крестьянин выступает собственником, имеющим излишки хлеба, не необходимые ему для хозяйства (курсив автора), – крестьянин есть враг, с которым надо бороться со всей решимостью и беспощадностью[355]. Вероятно, Ленину была известна экономическая теория трудопотребительского баланса в крестьянском хозяйствовании А. В. Чаянова, разработанная еще до революции – в соответствии с данной теорией «не необходимых» в крестьянском хозяйстве излишков хлеба или другой продукции apriori просто не могло быть в природе. В декабре 1919 г. Ленин заявил: на отмену госмонополии на хлеб и свободу торговли государство не пойдет никогда: «скорее ляжем костьми, – заявил вождь партии, – чем сделаем в этом уступки»[356]. При этом крестьянин, имевший излишки хлеба, обязан был осознать, что выращенный его трудом хлеб, по классовой логике Ленина, во—первых, собран с общегосударственной земли (основание – государственная монополия на хлеб!), во—вторых, при помощи орудий, в создание которых вложен труд рабочего[357]. По сути данное требование означало следующее: власть разъяснила крестьянину железным тоном, что государство не только имеет право на часть продуктов граждан для своих потребностей, но и обладает силой для осуществления этого права.
В подобных условиях отпадала всякая потребность и заинтересованность для крестьянина производить дополнительную сельскохозяйственную товарную продукцию, то есть продукцию на продажу или обмен (а это и были пресловутые излишки). В результате крестьянин просто сокращал посевные площади, сворачивал производство, ограничив его потребностями собственного натурального хозяйства. Для сохранения прежнего уровня сельхозпроизводства (тем более
